МЕИР УЗИЭЛЬ

Пядь земли Деби

Главы начала и финала романа

Вступление

Галиция. Холод: семь градусов. В сумерках ветер пронесся по бесконечному пространству холмов, являя нечто одушевленное в этой безжизненной пустыне. Ветер брызнул каплями молока в мордочку четвероногого младенца-бизона и умчался дальше, вороша опавшую листву густо насыщенных свежестью лесов. Внезапно коснулся стоящей на коленях девушки. Содрогнулись ее обнаженные плечи, подобно течению вод в бездне.

Дикарь стоял на обочине пустынной дороги, напротив начинающего розоветь неба. Это был дикарь без имени. Окликали его по названию оружия, которое в этот момент он держал в руках: Крыло Летучей Мыши.

Он терпеливо ждал, ибо собирался продать свою добычу одному из самых важных евнухов королевства, который должен был прибыть по этой дороге.

Добычей на продажу и была девушка. Связанная цепями, грязная, с пятнами крови на лице и волосах. Дикарь держал в руках край цепи. Она сидела, подобрав под себя ноги, как это обычно делают девушки. Голова ее была опущена. Волосы темные, какие не встречались в этих местах в те времена, опадали по двум сторонам лица, почти скрывая его. Она надеялась, что волосы скрывают ее тяжко налитые груди.

Была она босой и голой. Так ее выставил на продажу дикарь Крыло Летучей Мыши.

Они ждали. Браслет колдуна, которым дикарь сжал ей запястье, пронизывал болью. Руки ее, заломленные за спину и скрепленные оковами из серебряных монет, совсем заныли, но она дала себе слово молчать и не двигаться, чтобы не получить еще оплеуху, хотя прежние были терпимы, и никаких синяков под глазами не было.

Дикарь берег ее внешний вид. И, поверьте мне, в ней не наблюдалось никакого ущерба. То, что внутри, человек не видит, а в тех странах в те времена раненая или разбитая душа, тоскующая по смерти и гибели, не считалась ущербной.

Дикарь все подумывал - не насладиться ли ею перед продажей, но решил отказаться от этого.

Ладонь его ощущала тяжесть меча. Конфигурация в виде крыла летучей мыши дает эту тяжесть мечу, сталь его толста с одной стороны, так, что ею можно наносить удар мощнее молота. Это было нечто среднее между мечом и топором. С таким оружием дикарь шатался по долгим пустынным долинам, где не ступала нога человека, по местам, которые в будущем назовут Галицией. Но и тогда, тысячу лет назад, когда дикарь стоял под багряными небесами, были люди из малых племен, которые называли эти места Галицией.

Продавал он девственницу и потому надеялся на хорошую цену. Когда он захватил ее, рассчитывая продажей покрыть долг за новый меч, с удивлением увидел, что она подает известный знак руками, мол, девственница. Он замер, затем сделал ей больно, налегая на нее всей своей мужской звериной жадностью, но не вторгся в нее и выпустил семя ей на живот. Встал, тяжело дыша, и задумался.

Что ж, раз она девственница, продам ее королевскому двору подороже.

Королевство это, по сути, было ничтожным, и король с трудом содержал свой жалкий дворец. Дни его королевства были сочтены из-за огромного долга соседней Иудейской державе, по ту сторону реки. Он был должен уйму редких шкур иудейскому царю, но из-за отсутствия достаточного числа охотников, не мог доставить много более мощному иудейскому царю то, что задолжал, и возмездие уже близилось со всей своей неотразимой силе.

Но все же покупательная способность короля была выше любого другого в Галиции. А дикарь размечтался, что полученными деньгами покроет долг не только за меч, но и за кожаные сапоги с подметками из волчьей шерсти, пояс из бронзы и бронзовые браслеты, защищающие руки.

Все это, включая широкую рукоятку к мечу, дикарь взял в долг, дав слово его вернуть, хотя не всегда был верен своему слову.

И вот, он стоял на обочине дороги, ожидая евнуха, стоял в красивых кожаных сапогах, посверкивая начищенным золотым браслетом в розовом свете уходящего дня. Кроме кожаных коротких штанов и металлического пояса, на нем ничего не было, чтобы все видели мощь мышц груди и ног, ибо, по сути, он и себя выставлял на продажу.

Меч он держал оголенным, ибо ножны отсутствовали.

В северных этих местах свет продолжает далеко за полночь освещать сумеречное небо, которое золотело мягкими сладостными красками. Но вот к ним приблизилась небольшая кавалькада. Посреди нее, в паланкине, на спине гигантского хищного зверя, который водился в Галиции в те времена и от которого не только костей, но воспоминаний не осталось, восседал евнух.

Кавалькада остановилась. Дикарь выпрямился во весь рост, напряг грудь, так, что тень от нее легла на живот.

Гигантский зверь, разинув пасть, и тяжко дыша, косился на оголенный меч. Зубы зверя были огромны и остры, язык ужасающе болтался колоколом.

Евнух, по-птичьи склонив голову, разглядывал девушку, и жирное его лицо было полно вожделения. Масленая улыбка блуждала на его исходящих слюной губах. Девушка была прекрасна. Зрелость женщины исходила от ее тела, некоторая полнота которого казалась волшебной.

"Сколько ты хочешь?" - спросил дикаря евнух, и руки его скользнули по толстому брюху. Ничего я не могу сделать против факта, что он выглядел и вел себя как типичный евнух. Таким он был. Я мог бы, конечно, этот типаж изменить, но буду фиксировать лишь то, что видел. И так ведь большинство не знает, что там происходило.

Евнух отдернул занавес паланкина, но не сошел, а откинулся на спинку сиденья, расписанного изображением большого цветного павлина, улыбка сошла с его лица, глаза стали пытливыми.

"Я продам ее тебе. Она девственница", - сказал дикарь. - "Видишь, какая она красивая. Двенадцать серебряных монет".

Наиболее надежными деньгами в обороте стран того района и тех времен были исламские монеты из чистого серебра. Учитывая средний заработок и расход на душу населения двенадцать серебряных монет равны сегодняшним двенадцати тысячам долларов.

"Много", - сказал евнух, - "в настоящее время мы не можем заплатить такую сумму. Кроме того, король устал от девственниц. Ему ведь шестьдесят. Так что, нет у тебя слишком горячего покупателя".

Дикарь пал духом. Он мог справиться с любыми проблемами, но торговля с верховной властью была ему не по силам.

"Сколько же ты дашь?" - спросил он явно погасшим голосом.

"Ничего. Нечего мне с ней делать. Дам тебе медяки на сумму в половину серебряной монеты, если ты зарежешь ее на моих глазах. Наслажусь ее содроганиями и окуну руки в ее кровь. Какие еще у меня, евнуха, есть удовольствия. Девственница, говоришь? Ладно, добавлю тебе еще немного денег, ибо есть у меня, что с ней делать в те минуты, когда от нее отлетит душа. Ну, режь". И в голосе его слышался трепет предвкушаемого сладострастия.

Дикарь поднял меч и приблизил его к горлу опустившей голову девушки. Лишь в этот момент, увидев взгляды дикаря и евнуха, девушка поняла, что ее ждет. Вмиг свет прихлынул к ее глазам, свет давних дней в отчем доме, себя, прядущую голубыми и золотыми нитями, прислушивающуюся к шепоту звезд и хруст раковин под ногами возвращающегося домой отца.

"Слушай, Израиль…", - начала она взывать к небу.

"Не трогай ее, не трогай ее", - евнух резво, несмотря на брюхо, выскочил из паланкина в испуге.

Дикарь, сбитый с толку, опустил меч.

"Ты иудейка?" - спросил евнух девушку на незнакомом дикарю языке.

Языка этого она не знала.

"Иудейка? Хазарка? Еврейка?"

"Да, Израиль, еврейка", - ответила на иврите.

"Не беспокойся", - сказал евнух спокойным и уравновешенным голосом, - "приведем тебя к евреям в Хазарию. Не бойся. Я возьму тебя с собой".

Она смотрела на него, не веря ему, и боясь гигантского зверя. Казалось, он может ее в любой миг укусить.

"Кто эти хазары? - спросила она. - Слышала о таких, но где они?"

"Есть такие", - сказал евнух, - "мы недалеко от них. На расстоянии четырех дней верховой езды отсюда находится граница с Хазарией. Как же это ты, иудейского вероисповедания, не слыхала о них? Откуда ты?"

"Мы пришли из Италии".

Стало тихо. Евнух погрузился в размышления. Душа его удалялась от прежних сладострастных желаний. Эта еврейка даст ему определенную выгоду в некоторых весьма тонких ходах с властью Хазарии.

"Как она к тебе попала?" - спросил евнух дикаря.

"Их было несколько. Семья, думаю. В большой повозке, они двигались с запада. Продавали в селах отрезы тканей. Я вел за ними слежку несколько дней. Странные какие-то: каждое утро покрывали себя тканью и повязывали руки кожаными ремешками, как хазары. Так вот. В одно утро я набросился на них и взял эту девицу в плен. Они не умели дать отпор, даже не знали, как сбежать или криком звать на помощь. Такие вот люди. Сказали мне, что они повернули обратно по дороге, по которой пришли", - торопился выложить все дикарь, считая, что любая подробность важна евнуху.

Но, в общем-то, все это не было столь важно. Евнух вовсе не собирался вернуть девицу семье кочующих евреев, которые слишком далеко забрались. Она нужна была ему как доказательство, насколько верно его королевство Хазарской державе.

"Сколько же я дам тебе?" - вслух размышлял евнух. Многое можно высказать против него, но в денежных делах он был справедлив. - "Девять серебряных монет".

По расчетам наших дней меч стоил ему шесть тысяч долларов, роскошная рукоять - еще две тысячи. Но сапоги, пояс и браслеты на руках не стоили более одной тысячи долларов, так что цена был для него даже отличной.

Девушка взобралась на зверя, как была, голая, в цепях, и зверь подал голос, странно похожий на голос, издаваемый "гадюкой". ("Гадюка" - "нахаш цефа" - был сигнал ракетной атаки на Израиль со стороны Ирака во время войны в Персидском заливе, зимой 1991 года, прим.переводчика)

По дороге евнух обдумывал ряд идей:

1) лучше всего, чтобы он сам привел ее в Хазарию, в столицу ее Итиль. Идея была отличной, но:

2) Повелитель реки, который много лет был пассивен, снова начал задерживать евреев, не давая им войти в Хазарию. Евнух не сможет его побороть и перейти реку с пленной. Слишком много опасностей подстерегало при встрече с этим повелителем реки, тем более евнух был ему слишком много должен.

Поэтому:

3) Он передаст девицу одному графу, во владениях которого есть представитель Хазарии. Да, это наилучший выход. И этот представитель Хазарии, врач по профессии, не знает того, что знает евнух: даже он не сумеет перевести девушку в Хазарию. Но важно лишь то, что вот, я, евнух королевства восточной Галиции, действую в пользу иудеев, и это зачтется нам при обсуждении отношений между восточной Галицией и великой державой Хазарией.

Земля была влажной. В пятнадцатый день месяца Адар воздух был голубоват и свеж. Утренний туман уже рассеялся. Двадцать восемь дней оставалось до праздника Песах в четыре тысячи шестьсот двадцать первом году по еврейскому календарю, со дня сотворения мира.

Ноги увязали в высоких и влажных травах. Сапоги вымокли до основания. Резкий запах трав ударял в ноздри, поднимаясь от земли. Влажная густая растительность, ни одной тропы, - все это затрудняло движение. Но вопреки всему этому, группа продвигалась со скоростью шесть километров в час на восток-юго-восток. Солнце било в глаза.

Их было одиннадцать. Шесть парней, одетых в дорогие шкуры и опоясанных десятью ремнями. Они несли огромные носилки. Две высокие черноволосые женщины шли за ними, иногда догоняли бегом носилки, чтобы вытереть носы двум детям, сидящим на носилках. Там же лежала

молодая женщина, покрытая шкурой, крайне ослабевшая, бледная. Каштановые волосы слиплись колтуном, лицо было белым, как и язык. Пятый день у нее не прекращались рвоты, сотрясающие носилки. Одна из женщин бежала рядом с носилками, спрашивая, как больная себя чувствует, пыталась покормить ее кашей. Больная ничего не ела, не говорила. Лишь иногда глубоко вздыхала, оглядывала саму себя и снова тяжко вздыхала.

Двое детей сидели, выпрямившись, как могут лишь дети, глядя на дорогу, которая утомляла их своим однообразием. Сколько раз можно было развлекать их окликом: "Вон, зайчиха".

Один из носильщиков нашел положение, предоставляющее большие возможности. Девушка, бегущая рядом с носилками, время от времени прикасалась к нему, опиралась на него во время бега и, при этом, неотрывно занималась больной.

Он изгибал тело так, что одно плечо поддерживало носилки, а сам старался, как можно теснее, соприкасаться с девушкой. Естественно, ожидал отпора, которого не было.

Он был красив тонкими чертами лица, черным волосом, стыдливой наивностью, которая вовсе не вязалась с его действиями.

Девушка, конечно же, ощущала близость его тела. Но он, как все мужчины, думал, что она, быть может, не чувствует того, что происходит. Она решила продолжать эту отличную идею - следить за больной на носилках. "Бедная моя", - говорила она ей по-итальянски.

Все эти прикосновения - не прикосновения, рвота, заросли не мешали всей группе двигаться довольно быстро без остановок. Все душевные и сердечные бури не препятствовали продвижению этих людей.

В один угол огромных носилок был воткнут тонкий шест из удивительно крепкого сухого дерева, наверху которого развевались два флага. На белом нарисован хлебный колос. На черном - тускло-белый магендавид, и некое подобие раскрытого цветка анемона, что произрастает в стране Израиле.

Ветер ерошил верхушки трав и тополей, и флаги, хоть и были коротки, развевались на ветру.

Вот уже час мужчины несли носилки без отдыха по низменности, покрытой почти рост человека зелеными сырыми травами, в сторону вздымающихся вдали холмов. К ним они и направлялись. Но теперь они вынуждены были остановиться, ибо путь им преграждал довольно широкий река голубеющих вод, по тихим берегам которого росла купа молодого орешника, чьи листья светлели по-весеннему.

Две коровы паслись на траве под огромной плакучей ивой. Люди опустили носилки. Кто-то из них сказал: "Останавливаемся здесь". Говорил на смешанном хазарско-ивритском языке или, скорее, на иврите с примесью хазарских слов. Целые области говорили только на иврите. В других же областях мешали этот язык с языком готтов. Во всяком случае, "ништ гут" и "мейделе" ("нехорошо" и "девочка" на языке идиш. Прим. переводчика - в эллиптическом стиле автора) - знали все. Даже те, кто обитал далеко от мест проживания готтов. Служанки - арабки, шведки или болгарки - учили детей родному языку. Были и такие, которые, в стиле тех лет, брали рабов для обучения детей греческому языку. Но писали, все же, главным образом, на иврите. На других же языках писали слова ивритскими буквами.

Один из носильщиков тяжко вздохнул, потер плечо, затем размял затекшие ноги, прыгая по траве. Женщины собрались вокруг больной, лежащей под шкурами.

Ханаан, тот самый красавчик, пытался уловить взгляд молодой итальянки, прикосновения которой лишили его покоя. Но она, как бы скромно уклоняясь от его взгляда, не поднимала глаз. Натан сам над собой разочарованно посмеивался. Глупышка, вероятно, и вправду думала, что, не торопясь, установит новую связь. Не торопясь? Нет времени. Но она этого не знала. Они приближались к великой и мощной иудейской державе Хазарии, и она думала, что теперь-то все будет отлично.

"Можно попить?" - спросил один из мужчин.

И молодая женщина сказала рыжему мальчику тем самым сладостным и смешным итальянским акцентом: "Принеси термос, который за твоей спиной". Естественно, на хазарском слово это звучало по-иному, но означало то же.

Мальчик принес кожаный зеленый бурдюк.

"Минуточку", - сказал она, извлекая шесть чашек. Они налили себе чай оранжевого цвета и с удовольствием принялись отхлебывать.

"Ну, что будем делать?" - спросил один из них, казалось сам и отвечая на свой вопрос. Он встал, направился к реке, держа чашу в руке и пытливо вглядываясь в воду. Вернулся, допил чай, выдернул шест с флагами, и вновь подойдя к реке, вошел в нее до верхнего уровня голенищ сапог и попытался шестом нащупать дно. Вода были глубока, и течение было сильным. "Здесь глубоко", - сказал и в сердцах выругался, естественно, по-арабски.

Коровы продолжали щипать траву, и только подняли головы, услышав ругательство, прекратив на миг жевание, но затем опять уперли взгляд в землю, работая челюстями.

"Напились?" - спросил мужчина, который спускался с шестом к воде. Имя его было - Ахав, кличка - "Белое поле". - "Следует пойти вдоль реки, чтобы найти брод. День на исходе. Каждая минута дорога".

Шестеро парней, вооруженных луками и стрелами, пошли вверх по течению, оправляя за пазухами короткие ножи. Шли, примерно, пятнадцать минут, но река была все так же глубока. Был уже поздний час весеннего месяца Адара. Сумерки сгущались. Становилось облачно, прохватывал холод.

Женщины тщательно закутали больную шкурами и дали салат с яйцом под соусом детям, которые прибежали по траве и уселись на край носилок поесть. Попросили хлеба. Женщину, которая прикасалась к Ханаану, звали Гила, вторую женщину - Мира. Имя больной - Елени. Гила, та самая, которую евнух спас из рук дикаря. Но все это не имеет значения, ибо, я думаю, женщины ненадолго останутся в этом повествовании.

Старшего мальчика, одиннадцати лет, звали Йосеф. Он был рыж. Младшего, черноволосого, шести лет, звали Иаков. Оба были принцами, сыновьями обедневшего хазарского князя. Вся группа двигалась к усадьбе этого князя, малой пяди земли на берегу лагуны Хазарского моря. Там мальчики должны были начать обучаться владению оружием и заняться изучением Торы, после того, как всю зиму изучали латынь, рисование и играли в бадминтон в каменном дворце королевства, где их мать была послом, а отец, тоже князь, советником по медицине.

Прошло уже более часа, как мужчины растворились в сумерках.

"Что ж", - сказала Гила, - "заночуем здесь. Я начинаю готовиться к ночлегу". Она извлекла шесты, на которых держались носилки, соорудила некое подобие шалаша и обтянула его шкурами, прося прощения у больной.

У входа в шалаш горел костер, на котором варилась фасоль с костями. В течение еще одного часа установилось безмолвие. "Где же мужчины?" - слегка забеспокоилась Гила.

Мальчики пошли пописать в реку. "Что это за голос из глуби вод?" - спросил один другого, и они заторопились обратно. Тьма уже была настолько плотной, что они не заметили, как воды в реке забурлили, взлетели в воздух небольшие камни и удивленные рыбы и опять упали в реку.

Через несколько мгновений после того, как мальчики отдалились от реки, вознеслась из вод влажная голова, покрытая черным покрывалом с огненно-багровыми полосами. Голова вперилась во тьму, видя все, и взгляд ее был устремлен на коров. Затем голова опять исчезла в глубине реки, которая перестала бурлить, и рыбы снова поплыли спокойно по течению.

Коровы, увидевшие черного монстра, встали на дыбы, глаза их потемнели и расширились древним страхом, опустошившим их взгляд. Внезапно они превратились в двух мужчин с толстыми бровями, и лишь заплаты на их бородах напоминали, что они были коровами. Они неслышно, подобно движению луны в небе, приблизились к костру и вгляделись в женщин и детей.

Сварилась фасоль, и запах дразнил ноздри сидящих вокруг костра. "Отличная еда", - сказал женщины, и добавили вдосталь соли, и с осторожностью - перца.

"Где же мужчины?" - уже всерьез обеспокоилась Гила, которая не любила оставаться ночью в этих сомнительных местах вне Хазарии. Тут есть всякая нечисть, черти и зеленые вурдалаки, навевающие опасные грезы. Она почти ощутила на шее когти, собирающиеся ее душить. Тут обитают змеи в черепах, совершающие черные дела по указке магических сатанинских сил, замышляющих колдовство и сглаз. Эй, где вы, мужчины, куда исчезли?

Ей особенно не нравилось то, что рассказали ей дети о странных шорохах из воды. Она-то знала, что означает этот голос из глуби. Это звуки, издаваемые дьяволом Самбатионом, родившимся в этих проклятых местах. Тут, на границе Хазарии, он живет и действует, заваривает дела с местными проклятыми бандами, приходит им на помощь в совершении их темных делишек после переговоров о величине оплаты, главным образом, подушно, то есть их душами. Тут он издает свой омерзительный, ужасный крик, от которого стынет в жилах кровь.

Все, кто заключает с ним сделку, обречены. Но омерзительные эти бандиты до такой степени жадны, что продаются ему с потрохами.

Мужчины вернулись. Потрясенные, ковыляющие, лишившиеся одного топора в столкновении со странными речными черепахами, которые набросились на них как по сигналу с наступлением темноты и перекрыли дорогу назад.

Они шли в этой пронизывающей холодом тьме, от злости ударяя ногами по траве, обескураженные, молчаливые, Именно сейчас, побежденные, униженные, они ощущали, насколько молоды и неопытны.

Река виделся им непреодолимой по всей своей длине, во всяком случае, на протяжении пяти километров, которые они прошли от того места, где оставили носилки, женщин и детей, принцев Йоселе и Янкалэ.

По дороге они довольно долго задерживались, измеряя глубину реки, пытаясь найти место перехода и удивляясь отсутствию такового.

Это явно было противоестественно и необычно. Ведь, по сути, это была даже не река, а так, большой ручей. Черепахи хлынули неожиданно, поражая угрожающим дыханием в тот миг, когда парни решили вернуться из-за густой тьмы, столь же внезапно упавшей с высот. Черепахи были огромны, вышли из воды и напали на шестерых мужчин, быстрые и увертливые, что вообще не характерно для черепах. Две из них были расколоты боевыми обоюдоострыми топорами. Стрелы же вовсе не помогли. Но когда черепахи опять и опять были опрокинуты на спины, и в мягкие их брюха вонзились металлические острия копий, издали они хриплые крики, и новые полчища черепах выползли из глуби вод, так, что образовалась стена из них, преграждающая мужчинам путь назад.

Тьма сгущалась, небеса стали столь же густы, как гороховый суп. Мужчины попытались обогнуть стену из черепах, стоящих на задних лапах, и пена текла из их глаз. Но черепахи надвигались, им на помощь шли новые полчища. Когда же парни приблизились, работая боевыми топориками, черепахи прижали свои панцири одна к другой и толстыми тупо выставленными лапами с удивительной ловкостью отражали эти удары. Сплошное завывание слышалось со стороны черепах, завывание бесконечной тоски и печали, которое обычно издают существа, терпящие поражение. Но они продолжали сопротивляться и даже смогли

подбросили двух парней, орудуя одной задней лапой, ударяя их силой панциря. А семидесяти килограммовый мужчина был легко сбит с ног.

И вдруг, в этой мешанине криков, ударов, звуков раскалываемых панцирей возникла почти неощутимая тишина. Услышав эту тишину, черепахи опустились на четыре лапы, обрели свои обычные формы, вперевалку уползая и уносясь течением.

Свет ранней ночи вернулся в пространство. Поле было усеяно черепахами, намного меньшими обычной своей величины, которые служат легкой добычей для ястребов. Они беспомощно ковыляли в сторону ручья и шлепались в воду, брызгая вокруг.

Мужчины еще продолжали с прежней горячностью убивать черепах, разбивая им головы, которые те вынуждены были высовывать, чтобы передвигаться, но вскоре поняли, что сражение окончилось.

Поле покрылось травой, на которой валялись убитые черепахи. Умиротворяющее стрекотание сверчков распространилось в ночной тишине. Черепахи исчезли на дне реки, которая вернулась к мирному течению, тускло поблескивая в слабом ночном свете.

"Что?" - сказали мужчины. - "Кто? Что здесь случилось? Недобрая земля эта для перехода, какая-то люблинская топь, говорили они шепотом, ощупывая синяки от ударов.

Теперь напал на них страх за судьбу женщин и детей, которые остались за стеной черепах, обернувшихся огромными и нападающими, превратившими свои панцири в оружие для защиты и нападения. Они быстро собрали свои вещи, оружие, мешки, и двинулись в обратный путь Последний из них, Ахав, кричал: "Подождите меня, подождите!", бежал за ними, роняя вещи, даже портрет матери выпал из мешка и остался в смятой траве.

Они ощутили запах и теплоту сваренной фасоли. Тлели уголья костра.

Шутки, смех, разгоревшийся аппетит юношей сменились ужасом. Безмолвие царило кругом, безмолвие, полное страха. "Гила!" - кричали парни, приближаясь к месту. - "Мира! Можно перейти реку!"

"В любом месте. Сейчас это легко!"

"Гила!" - кричали. - "Мира! Йоселе, Янкале!"

Ответа не было. Они начали бежать, не обращая внимания на раны, и быстро оказались около носилок, костра, шалаша из шкур, казана, висящего на шесте от флагов, покачивающемся слабо и покойно.

Три мертвых женских тела лежали вокруг шалаша. В грудь каждой был воткнут длинный дротик. На каждом из них развевались шелковые красные нити. В грязи виднелись следы коровьих копыт. Детей же не было видно.

Мужчины окликали их по именам, свистели в два пальца, переворачивали шкуры на носилках, заглядывали под сундуки отпрысков, забыв, что следует разбить на сундуках замки. Разобрали шалаш. Бледность и желудочные спазмы у парней усиливались с минуты на минуту.

Дети исчезли. В бессилии парни били кулаками землю, бегали во всех направлениях, выкрикивая имена детей.

"Иаков, Яаков, Яки, Йоселе, где вы?" Ответа не было.

Взбирались на деревья, освещали факелами заросли и кроны. Ничего не было, кроме разбуженных ворон, сердито галдящих.

Коровы тоже исчезли. Но это парни вспомнили намного позднее. Ты, любимый читатель, и ты, любимая читательница, не относитесь ко мне заносчиво и высокомерно лишь потому, что я то тут, то там рассказываю заранее то, что должно случиться позже.

Они собрались, примерно, после часа поисков, охваченные душевной болью, беспомощные, охваченные страхом, причина которого - беспокойство и любовь.

Дети исчезли.

Пытались нащупать пульс у женщин, содрогание падающей руки, признаки дыхания. Ничего. Смерть. Женщины превратились в безнадежную мертвую плоть, без обновления и продолжения.

Один из парней, не сдерживаясь, горько рыдал, уронив голову на тело Гилы. Красив был он, с нежным лицом и мягкими прядями волос. Он все еще пытался вобрать в себя тепло, уходящее из ее тела, мягкость ее кожи. Он поднял на руки ее сжимающееся, словно еще проявляющее признаки жизни тело, и так стоял на виду у остальных, чьи взгляды были опустошены.

Он пошел с ней непонятно куда. Удалился, вернулся. Сел на край носилок, и вдруг вздрогнул от испуга, закрыл глаза, снова открыл, затрясся, вновь закрыл глаза и приник головой к телу девушки.

Остальные тоже присели на носилки в смятых своих одеждах, затянули снова пояса. Сидели по двое, молчали в тоске и заброшенности.

Холод усиливался, костер продолжал тлеть. Все еще ощущался запах разваренных костей, фасоли и лука.

Так они молчали, вымещая злость и боль на ветках, зачищая их ножами и обламывая на мелкие куски.

"Надо быстро пересечь реку" - сказал один из них, и все покачали головами в знак согласия.

Река явно обмелела, течение ослабело, видны были камни дна. Кто-то из парней разлил по тарелкам варево, и все его с аппетитом съели, удивляясь вкусу в такие ужасные минуты.

Потом они решительно встали и вырыли три могилы. Земля была напитана водой. И тела скользнули в это месиво. Парни чувствовали катастрофу в этом мокром погребении, но катастрофа эта, как ни странно, немного укрепила их дух. Но как пережить исчезновение детей? Что скажут по ту сторону руеки?

Они отметили место их пребывания на карте, воткнули колья на могилы. Собрали и упаковали все, что осталось. Затем подняли на плечи огромные носилки и вошли в реку. Перешли реку с легкостью и почти мгновенно, не слыша слабый смех, исходящий из глуби вод.

На другом берегу решили поспать перед продолжением своего пути, о котором никто из них в эти минуты не хотел думать. Что они скажут родителям детей. Итальянцам, которые захотят услышать о судьбе девушек. Мужу больной женщины, который так ее ждал с лекарствами, которые наконец-то привез с древнего берега Хазарского моря. Что они скажут бабке детей, двоюродной сестре самого Кагана?

…В тот день произошло несколько событий. Змий - повелитель мелких речушек, послал свои воинства захватить бочку всепоглощающих океанических вод, но не преуспел в этом деле.

Тогда он попытался залить водой низину, на которой расположились войска Ахава, но для этого он должен был высунуть голову на поверхность, и две смертоносные стрелы почти коснулись его, просвистев с западного берега. Это было слишком опасно. Покрывающие Змия угри не могли больше защищать его от стрел. Змий нырнул в безопасные глубины, ворча своим тонким омерзительным голосом.

Теперь он и вправду испытывал страх. Он перебрал в памяти все способы, которые испробовал, чтобы изменить направление речного потока на случай, если снова попытаются его втянуть в те океанические воды. Это его немного успокоило, но ведь и это было ненадолго. Тут необходима была не просто змеиная, а дьявольская мощь, и он с тревогой размышлял над тем, что еще может прийти в голову Ахаву, который был весьма искусен в изобретении разных ловушек. Неопределенность будущего вызывала боль в животе.

Был одиннадцатый час утра, жар становился невыносимым. Ахав со своими ратниками-слепцами, поминал погибших бойцов.

Ощущение счастья охватило болгар, ибо бой был настоящими, и погибшие были истинными героями, и плач над их могилами был из самых глубин души.

После такого сражения, они могли спокойно стариться в своих селах, быть там старостами, вести свои дружины на войну по всему миру, за исключением иудейского. Есть еще и другие страны вокруг, южные, жаркие, только и ждущие сильных властителей, жестокости их и стремления к созданию царства, чтобы явились, и вторглись, и подчинили себе долы и горы.

- Сколько стрел осталось? - спросил Ахав Миху.

- Одиннадцать.

Ахав вздохнул.

Этот вздох услышал Змий, обладавший острейшим слухом, о котором мало кто догадывался.

- Ахав, - окликнул его Змий из глубины речушки, и голос его отозвался эхом.

- Змий, - ответил Ахав и приблизился к воде.

- Есть у меня к тебе предложение, - сказал Змий.

- Ты не в том положении, чтобы предлагать мне что-либо, - сказал Ахав, - но во избежание излишней войны я предлагаю тебе вот что. Дай мне честное обещание, что я смогу вернуться с детьми, и ты не задержишь меня. В таком случае мы тебя не прикончим.

- Ахав, - сказал Змий, - смешны мне твои предложения, но я все же приближусь к тебе и присяду на краешек берега, чтобы поговорить с тобой. Только и ты честно обещай мне, как ты говоришь, что ни одна стрела не будет пущена в меня. Нам следует поговорить спокойно, а не только криками.

- Обещаю, - сказал Ахав, сам удивившись тому, сумеет ли он сдержать такое обещание. Но у Змия было весьма развито чувство безопасности. И подняв свою омерзительную голову над водой, он сказал:

- Пусть тот юноша с луком и стрелами приблизиться сюда, держа их над головой, войдет в воду и будет окружен моими воинами-угрями, пока я не дам им сигнал его отпустить, как только ты отпустишь меня.

- Обещаю, что так и будет, если ты выберешься на землю, - сказал Ахав, соображая, что легко попасть стрелой Змию в сердце, пока еще Миха не стал заложником.

Выбрался Змий на берег, окутал себя ершистым плащом своим, согнув голову в ожидании стрелы. Сердце его трепетало, ибо никогда ранее он себя так не обнажал, и не знал, нарушает ли этим законы неба и преисподней, но и никогда не был в таком опасном положении перед своим противником-человеком.

- Ладно, - сказал Ахав, - и я окутаю себя талесом, надену тефилин. Миха, ступай в воду. Ну, теперь что ты хочешь, Змий?

Ахав уселся рядом, вдыхая сырой неприятный запах глубин, идущий от Змия.

- Сиди спокойно, человек, - сказал Змий. - И прошу тебя не улыбаться мне. Я предпочитаю грозно насупленные брови.

У ног их текла речушка, голубая, спокойная, играющая сама с собой своими изгибами. Пейзаж, полный покоя и цветения, широко располагался вокруг них, и человек, проходящий эти места сегодня, и представить себе не может, что здесь происходили беседы чертей и змиев с людьми.

- Ты же знаешь, что я не могу позволить тебе вернуться. Это не в моих полномочиях.

Змий явно походил на чиновника бюро национального страхования, излучающего море симпатии к сидящему напротив должнику, но, хоть убей, не могущего отменить долг в 22 тысячи шекелей, согласно какому-то сумасшедшему закону, несмотря на то, что несправедливость и откровенный грабеж ясно проступают в строках документа, лежащего перед ними на столе. Ладно, чего там, идиотское сравнение. Случаются более страшные катастрофы, чем 22 тысячи, на которые грабят тебя.

- Не в моих полномочиях, - передразнил Змия Ахав, и зло швырнул камень в воду.

Тут Змий решил пожалеть себя. Так можно тянуть время.

- Назначили меня охранять границу Хазарии. Не спрашивал я - почему, да мне бы и не ответили. Обязали. И я не могу это преступить. Не раз воевал я с хазарами, которые хотят открыть границы своей тайной древней империи иудеям со всего мира, тоскующим по этому месту, где иудеи не являются рабами. Вообще-то все это дело выглядит странным, ибо иудеи могут прийти в Хазарию со стороны восточных стран, там граница открыта. Я знаю, что иудей, для того, чтобы достичь с запада восточной границы Хазарии, должен прежде пересечь землю Обетованную, страну Израиля. Вообще всё это весьма запутано и полно странных попыток, которые Отец ваш небесный возложил на вас. Но кто я такой, чтобы это понять? Нет у меня сил. Я бы с радостью и немедленно бы отдал свои полномочия, вернулся бы в преисподнюю к своим дьяволятам, к семье.

- В чем же дело, трудно покончить собой? - сказал Ахав и снова швырнул камень в воду.

К великому его удивлению Змий не посчитал это предложение диким. Он поднял глаза ввысь, и желтизна блеснула в их глубине.

- Безотрадна судьба - быть сатанинским Змием, но судьба других чертей и змиев еще более горька. На твоей родине, земле Израиля, живет семейная змииная пара, обязанность которых - преследовать людей под землей. О, как бы я хотел покончить собой, испариться, но я не могу. Мы ведь бессмертны, знаешь ли, и возложено на нас - вечно совершать наши мерзкие дела, и, при этом, испытывать невероятные муки совести. Но умереть мы не можем, ибо для того, чтобы убить бессмертное существо, необходимы великие дела.

- Я могу совершить эти великие дела. Только скажи "да", и по моему приказу тебя поразят в голову особой освященной стрелой, - сказал Ахав, и в голосе его слышны были надежда и даже соблазн.

- Нет, - застонал Змий, - Эта стрела. Она меня умертвит, верно. Но с великими страданиями. Ой, нет, нет, уходи отсюда.

- Дай мне вернуться домой и найти детей. И никакая стрела тебя не поразит, паразит ты этакий.

Голос Ахав был полон умоляющих ноток:

- Всего-то я хочу вернуть детей. Вернуть схваченных тобой детей родителям.

- Нет, я не могу тебе это позволить, - сказал Змий, - но предлагаю тебе другое. Прекрати сражение, убери отсюда твои стрелы и эти океанические воды, и я дам тебе за это несколько советов, благодаря которым ты найдешь детей. Сказать, где они сейчас, я не могу, ибо не знаю, но скажу, где они были перед переходом в последнее место их нахождения. Не трудно будет проследить за их передвижениями.

- Как же я вернусь после того, как найду детей? - спросил Ахав и тут же пожалел, что спросил. Змий не может быть сообщником в его деле. Это весьма опасно. Он всего лишь побежденный враг. И предлагает самую малость.

Но Змий, мгновенно ощутив зависимость, сквозящую в этом вопросе, ответил:

- Вернешься, посмотрим. Кто знает, что произойдет до твоего возвращения. Ты ведь знаешь, что не каждый день, и не каждого я задерживаю. Тебя я обязан задержать. Но, быть может, когда вернешься, все будет по-иному.

Естественно, это были пустые слова, единственная цель которых была - сбить с толку грозно настроенного Ахава. Потому не принял их близко к сердцу, как и отверг любую любовь, кроме любви к Деби. И к Тите. Да, у любви есть разные формы. Кроме одной все остальные лишь для того, чтобы сбить человека с толку.

Сказал Ахав Змию:

- Я понял. Все мои надежды развеялись, но и в твоих надеждах участвовать не собираюсь. Возвращаемся к войне. Дай Михе выйти из воды, и я тебя отпущу.

- На этот раз я первый, - сказал Змий.

Но Миха первым вырвался из кольца угрей, и только затем Змий нырнул.

Ахав про себя принял предложение Змия. Даже если он сумеет привести захваченных детей к реке Самбатион, перейти в Хазарию он не сможет. Больше судьбой ему не дано.

На следующее утро вызвал Змия и записал весь лабиринт путей поиска детей.

Семь лет спустя Ахав вернулся с двумя детьми - юношами, почти взрослыми мужчинами, с погасшим взором, забывшими язык и пристрастившимися к алкоголю.

Одного Ахав нашел в городе Калката, недалеко от Рима, на вершине горы застывшей желтоватой лавы, возвышающейся над разбросанными во все стороны холмами. У подножия горы текла речушка с небольшим водопадом. Юноша был выкуплен за синюю краску до того легко и быстро, что слепые ратники-болгары, сопровождавшие Ахава, в письмах своим внукам в Болгарию, которые, собственно говоря, и являются для нас источниками информации, значительно приукрасили сей подвиг.

Второго нашли в каменном замке-крепости семьи Орсини, чьи стены и башни возвышались над озером Брачано, в половину дня ходьбы от Рима. Озеро чудесно, воды его прозрачны, так, что видны водяные растения, и ветер витает над гладью.

Никаких разговоров о купле-продаже даже быть не могло. Герцоги дома Орсини были предупреждены главой церкви и главами монастырей: ни в коем случае не отпускать принца-иудея. Он - заложник христиан. Рабская привязанность его к горькой и есть доказательство срама и низости иудеев, наказанных этим за то, что не верили в сына божьего, который и есть бог. Он и уничтожил их мозаики, потолки их дворцов, выложенные слитками золота, все их мощное и влиятельное еврейское государство в центре мира. Запрещено даже упоминать его имя, деяния его царей, роскошь его городов и даже финансовые его расчеты.

Но слепцы пришли ночью, вскарабкались, подобно паукам, на стены и башню. Слепота неимоверно усиливает другие органы чувств. Ветер, касающийся лба, указывал, что они приближаются к стенам, сердцебиение давало знать о возможностях человека, слабые голоса камней повествовали о дурных намерениях. Воздух озвучивал в их ушах напевы их же гнева и верности, и в этих напевах было начало и конец всего.

В темноте тело принца Орсини было опущено на густые колючие кусты у берега озера, у небольшого но труднопроходимого залива.

Ахав рассчитался за информацию, весьма точную, с человеком в таверне Понте-Милвио. Оплата синим камнем была достойной.

Семь лет слепцы ждали на берегу реки Самбатион Ахава, который шел холмами и долинами, расщелинами между светом и тенью. Шел под маской слепца, одного из мучеников-пилигримов, скитающихся в одиночестве - в поисках святых плачущих мощей. Ладонь его сжимала меч предков из поколения Давида-псалмопевца с магендавидом на конце острия. Семь лет неустанно шагал, пока не завершил дела свои во всех артериях, пронизывающих вдоль и поперек христианский мир.

В течение семи этих лет не раз припадал Ахав лицом к земле, и умолял: "Кто даст мне милость вернуться в Хазарию". Затем вставал, отбрасывал страх, одолевал ностальгию, стирал память о Деби - и продолжал свой путь.

Все эти годы, лишенные своего предводителя, ратники-слепцы расположились станом в небольшом уголке земли на заброшенной пасеке. С ними находился и князь с небольшим своим войском, женой и старухой-матерью. Там же обитала Тита с сыном, рожденным от Ахава, и ребенком, ожидающим отца, чтобы тот дал ему имя. Там были также башни, в которых обитало восемьдесят сильнейших соколов, взлетающих с рук и возвращающихся в руки.

Тита с сыновьями приехала в стан на зеленого цвета арбе с высоченными колесами. Тита и Деби оглядели друг друга.

"Какие глаза", - сказала потом Деби сестре, как бы гордясь выбором Ахава. Защемило сердце, но лишь на миг. Тита была воистину красавицей, с высокими скулами, чудесными глазами и царской походкой.

"Так вот она, Деби. - Подумала про себя Тита, на миг даже разочарованная выбором мужа, явно лишенным вкуса. - Мужчины, что с них взять. Глупы невероятно".

И взгляд ее сверкнул, как у тигра, который схватил жертву, и уволок в кусты: "Не знаю, что он в ней нашел. Симпатична. Большая грудь. Но, в общем-то, весьма обычная девица".

Ладно, чего уж там: что нашли другие люди в тех вещах, во имя которых шли на смерть? Что нашли мы, целый народ, вот уже две тысячи лет, в стране Израиля? Кто-то может это понять?

Шли годы. Ратники-слепцы приводили пленных женщин, безобразных для зрячего, но прекрасных для слепцов. И они беззаветно влюблялись в них через прикосновения, ощущая чудную женскую податливость кончиками пальцев. И рождались у них сыны и дочери.

Край земли с пасекой уже не был, по сути, окраиной.

- Я даже не знаком со многими, - сердито говорил Гади жене своей, королеве, но не было у него причин гневаться. Казна наполнялась золотыми монетами и слитками чистого золота. И в драгоценных камнях не было недостатка. Все это хранилось в улье наиболее жалящих пчел.

С того дня, как население пасеки стало множиться, Гади начал выращивать рой остро жалящих и гневающихся пчел. "Только в пику ворам и корыстолюбцам Бог сказал: "Да будет жало!" - Смеялся Гади, веселя королеву, когда обозленные пчелы гневно жужжали вокруг его головы.

- Хватит, успокойтесь, я ведь пришел вас покормить, - показывал им Гади кувшин с сахарной водой. Но и его жалили каждый раз, когда он открывал крышку улья.

Думаю, это единственный в мире случай выращивания сторожевых пчел, и не говорите мне, что это плохая идея.

Тита следила за всем этим, но не могла сидеть, сложа руки, в то время как муж ее где-то воюет и прокладывает свой путь в неизвестное. Она листала бумаги о встречах с чертями и змиями, которые оставил Ахав, пытаясь обнаружить в них какой-либо намек на тайну. Переворачивая один из черновиков, который Ахав не посчитал даже нужным перебелить, она обнаружила на обратной стороне полустертую надпись и была поражена красотой строки: "Ибо человек рождается для страдания, как искры - лететь вверх".

Она повторяла эти слова и так и этак, словно пробовала на зуб золото строк ТАНАХа. Она вспоминала ворон, о которых часто думала, ворон, которых расстрелял Каган в те дни, когда они еще жили в столице Хазарии Итиль.

- Эй, Тита моя, - радовался Песах, глядя на нее с высот рая небесного, - да, да, пасук этот, повеление это и есть верный совет, как преодолеть реку Самбатион.

Но он был бессилен. Руки его были коротки прийти и помочь.

Князь Йудан из дома Лопатиных покинул своей княжество на берегу моря тотчас же с появлением слухов о том, что Ахава с его ратниками-слепцами видели живым на севере Италии, на берегу большой реки. Об этом сообщили корабелы-викинги.

Князь сказал жене:

- Как человек военный, я уверен: тот, кто в течение четырех лет существует и продвигается к своей цели, набрался огромного опыта и своего добьется. Этот парень стоит намного больше, чем я представлял. И мы двинемся к берегу реки, границе Хазарии, чтобы так его ждать.

- Да, любимый, - сказала княгиня, - немедленно покинем это место, ибо никаких душевных сил нет сидеть здесь и ожидать вестей о пропавших наших детях.

Придя в тот пчелиный угол земли, он раскинул свой лагерь - матерчатые и кожаные шатры для себя и своих людей.

Кончилось время одиночества в этом некогда заброшенном уголке земли. Стало там весьма тесно и шумно.

Однажды вечером сидел князь с женой и Титой с ее детьми за субботним ужином. Все разговоры вертелись вокруг одного: как вернуться в Хазарию после того, как Ахав отыщет детей.

- Он их непременно найдет, он одолеет все трудности, природные и человеческие. Я в этом абсолютно не сомневаюсь, - сказала Тита, - но Самбатион не даст ему перейти.

- Настал бы только этот миг, - сказал седеющая княгиня, давшая обет не красить волос до тех пор, пока сыновья не вернутся из плена, - увидеть их, и я побегу босиком через река, чтобы только их обнять, дорогих моих Йоселе и Янкеле.

- Пересечь реку, княгиня? - спросила Тита. - Но вы же не сможете вернуться.

- Даже Змий или Черт не смогут помешать матери обнять своих детей и вернуться, - сказала повивальная бабка детей графини. Ведь Змий останавливает не всех, возвращающихся в Хазарию.

- Не вернемся, так не вернемся, - сказала княгиня, - обниму детей, и мы вместе пойдем в места, где проживают иудеи во множестве, к примеру, в Испании. Там правят мусульманские цари, но я буду среди иудеев. А мусульманским властителям расскажу об элитарном государстве иудеев - Хазарии. Они-то знают об этой империи иудеев, властвующей над народами и нациями.

Вокруг стола царило молчание.

- Если бы только можно было летать, - раздался голос повара из армии Ахава, подающего на десерт медовый торт, усыпанный лесными ягодами.

- Что? - рванулась к нему Тита, опрокинув стакан красного вина на скатерть. - Что ты сказал, повар?

И не ожидая ответа, пробормотала: "Ибо человек рождается для страдания, как искры - лететь вверх".

Повар смущенно спрятал руки под фартук и, заикаясь, заговорил:

- Большой путь проскакал я верхом весь затянутый в ремни, пока сегодня утром добрался сюда. Яблоки оказались сморщенными, но съедобными. Но кто прислушается к повару? Вот я и скакал два часа в одну сторону и два часа обратно, чтобы привести хорошие яблоки.

Он словно бы не слышал, что сказала Тита, боясь, что его снова обвинят в каких-то неосуществимых планах и мечтах о полете.

Но Тита, вся светясь, сказала ему:

- Спасибо, Омри.

Да, назвала меня моим именем, вспоминал потом повар, повторяя слова:

"Ибо человек рождается для страдания, как искры - лететь вверх".

Да, Деби, это верно: человечество испокон веков жаждало летать в небе. А иудеи стремились уйти под землю. Каждый ребенок читал в энциклопедии с цветными картинками историю авиации. Книга эта была очень популярна в мое время, сначала черно-белая, потом цветная, потом возникла учебная телевизионная программа, но с теми же повторяющимися рассказами о тяге в небо, о Дедале и Икаре, о летающих аппаратах Леонардо да Винчи, о первых опытах с воздушными шарами, о летчике-еврее Отто Лилиентале и братьях Райт.

Мы, сыны Израиля, Деби, всегда жаждали исчезнуть, и лучше всего, под землей. Страсть эта и по сей день не развита и не реализована, и выглядит, как мечта безумцев, которые знают, но не умеют склонить голову перед законами природы. То, что возможно - возможно, а о невозможном вредно человеку даже думать.

Даже царь Шломо, - ты все еще со мной, Деби? - когда Бог спросил какова его просьба, не попросил у Него летающее воинство, и не проходы вглубь земли до двадцати одного и более километров, и не каналов для слияния вод реки Евфрат и реки Иордан, а лишь - сердце, умеющее судить Твой народ, ибо кто же может судить этот жестоковыйный Твой народ?

Много было неудач, Деби, пока сумели исхитриться полететь, и Ахав с детьми сумел преодолеть реку. Накинули на них сеть, к которой были привязаны семьдесят ломтиков мяса. Ахав с детьми легли на сеть. И тогда освободили соколов. И каждый из них вцепился свой ломтик мяса, и все вместе они подняли сеть в воздух и перенесли через речушку. Змий пускал разгневанной своей пастью фонтаны, чтобы сбить сеть, но ничего у него не получилось.

Сам Ахав был собой недоволен: Змия не убил, речушку Самбатион не иссушил, Хазарию не освободил, но все ему пели хвалу, и знаменитые полководцы, и великие раввины хазарского Каганата. Ведь перелетел по небу в Хазарию, подобно запаху нарцисса.

Что сказать, мы, иудеи, которые со времен Хазарии отказались на сотни лет от своего войска, пришли к господству в воздухе вопреки собственному мнению.

Редкие по впечатлению картины могут соревноваться с видом вертолета "Кобра" Военно-воздушных сил Израиля, замершего над эвкалиптами, словно бы задумавшегося, перед тем, как выпустить ракету. Насколько это чудесно, Деби, уроженка уголка земли, текущего медом и жужжащего пчелиным роем. Разве есть в мире что-то более совершенное, чем еврейский танк, и я говорю о совершенстве в чистом виде, как совершенство твоей и фигуры и груди, Деби, в рубахе с расстегнутой для меня верхней пуговицей. Даже если собрать все оружие высотой с Мон-Блан, еврейский танк останется тем, перед красотой которого не устоит никто.

Таковы были дела, Деби. Ахав вернулся через семь лет, и ты бежала посмотреть на него. Вот он, стоит, не поверишь, живой, по эту сторону речушки Самбатион, высокий, мощный, с мечом предков в руке. Взгляд его ожесточился за эти годы. За спиной его тридцать соратников-слепцов, прошедших с ним все преграды, и дети - Йоселе и Янкеле.

Ты стояла там, надеясь, что отныне вы сможете быть вместе без необходимости отбивать его попытки в прошлом искать наслаждения на стороне, его грубость по отношению к ее чувствам. Но зачем тебе беспокоиться, прошли у него все эти глупости.

Достаточно было одного его взгляда, брошенного им тебе, долгого, прямого, властного. Взгляд этот говорил тебе о том, что ты можешь сказать, что хочешь, но решать за него не можешь.

Что прошло? Для тебя всё прошло. Для него же ничего не прошло и не проходит, Деби.

Затем Ахав, Тита и дети их, и все ратники-слепцы, и вся княжеская фамилия покинули этот пчелиный уголок. Ахав совершил еще много подвигов, и завершил свою жизнь комендантом крепости на Босфоре, и с ним - Тита и множество детей и внуков, рассеявшихся по земле.

Лишь ты осталась здесь, в этом уголке земли с памятью давних объятий и страстей.

"Пядь земли Деборы" - назвал это место Ахав.

Время от времени он посылал тебе с солдатом письмо, в котором писал, что любит тебя. В девятьсот семидесяти девяти формах он объяснялся тебе в любви в течение многих лет.

Отец твой умер, а мать живет с тобой, и ты охраняешь ее и пчел, или, вернее, пчелы охраняют вас. И с тобой, Деби, все сокровища в улье, и все боли и потери, и все девятьсот семьдесят девять форм объяснения в любви.

И так все было после того, как и ты ушла из этого места, и все приготовились к прорыву внутрь во главе с Титой, к прорыву в исчезающую иудейскую империю.

Ратники-слепцы рванулись по ее приказу за Змием в его берлоге, били его и его угрей. Миха слал точные стрелы, каждая из которых почти приводила к уничтожению Змия, но с сатанинской изворотливостью он выкручивался в последний миг.

Пытались покрыть воды огнем, прорыть туннель под водами Самбатиона. Речушка была залита горючими маслами, вырывающимися из земли около береговых укреплений Хазарии. Багровое пламя, прорывающееся сквозь клубы черного дыма, пылало по всему Самбатиону, чтобы высушить воду, в которой только и была сила Змия.

В какой-то миг казалось, что нет у Змия и его воинств выхода, но вновь и опять, оклемавшись, посылал он струи вод, которые гасили огонь и смывали липкое масло с поверхности.

Затем, Деби, ратники-слепцы стали по обе стороны грозно бушующего Самбатиона, и запели песню, чьи колдовские звуки очаровывали сердце, захватывали воздух.

И песня ткала по глади реки нити покоя и прелести, пока не образовался поверх вод переход какой-то волшебной прозрачной тайны. Отступили угри с какой-то странно трепещущей надеждой, которая дремала в их сердцах сотни лет служения Змию. Черепахи свернулись в своих панцирях и исчезли. Затуманились глаза Змия, и в обмороке он ушел на дно, как напитанная водами ткань занавеса, и там содрогался, пытаясь вырваться из колдовских звуков песни.

Воды были прозрачны, Деби, и мягкий их шорох словно бы поглаживал. Ясно был виден Змий, черный и гладкий, дрожащий в глубинах вод.

Миха натянул лук, пытаясь на этот раз не промахнуться. Но тут Змий внезапно оживился, и, как рыба, живущая в скальных трещинах и внезапно обнаруженная, рванул в глубине потока, с невероятной быстротой скользнул по течению, и исчез.

Речушка начала бурлить, выбрасывая вверх камни, показывая Ахаву, уже собирающемуся перейти речку, что он в этом деле не преуспеет. И не помогла сила песни слепцов-болгар и даже…

До сих пор описано все, что мы знали и узнали.

Отсюда же дальше нам ничего не известно, Деби.

Всё стерлось.

Перевод с иврита Эйнат Адар.