РИММА КАЗАКОВА

- У вас есть стихотворение, начинающееся строкой "Дед мой похоронен на еврейском кладбище". Где же он похоронен? В городе-герое Севастополе?

- Именно там, где жили мои бабушка и дедушка. Родилась-то я в Севастополе, но моя семья там не жила - отец был военным, кочевал из гарнизона в гарнизон... Я выступала как-то на симферопольском телевидении и пошутила, что когда-нибудь в Севастополе вместо мемориальной доски в честь какой-то большевистской сходки повесят мемориальную доску в мою честь (смеется).

- Продолжаю цитировать то же стихотврение, оканчивающееся памятной строкой: "Интернационал у нас в крови". Итак, вопрос: кем вы себя всегда ощущали? Еврейские гены давали о себе знать?

- Черт его знает! Может, я оттого и умная, что мама - еврейка, отец - русский (смеется). А ощущала я себя всегда русской. Национальность для меня не имеет никакого значения, в отличие от антисемитов, для которых кровь бывает разного цвета: голубая, зеленая или ядовито-желтая. Я - полукровка, чем и горжусь!

- Бывали ли вы в Израиле?

- Увы, не приглашали! В интервью израильскому журналу "Алеф" я с некой обидой отметила, что во времена крутого антисемитизма, почти девочкой, написала стихи, которые вы вспомнили: "Дед мой похоронен на еврейском кладбище". Чуть позже было написано стихотворение:

Уезжают русские евреи,

покидают отчий небосвод,

потому-то душу, видно, греет

апокалиптический исход.

Уезжают, расстаются с нами,

с той землей, где их любовь и пот.

Были узы, а теперь узлами,

словно склад, забит аэропорт.

Уезжают. Не пустить могли ли?

Дождь над Переделкиным дрожит.

А на указателе "К могиле

Пастернака" выведено: "Жид"...

Меня в Израиль не позвали, а просто туристом я туда ехать не хочу!

И вот, наконец-то, Римма Федоровна по приглашению израильского Пен-центра и Министерства иностранных дел Израиля приехала в Израиль.

Считанные дни вместили в себя и официальные выступления, и поэтические вечера и долгожданные встречи с друзьями…

Надеемся, что это первый, но не последний приезд Риммы Казаковой в Израиль.

* * * 
Постарею, побелею,
как земля зимой.
Я тобой переболею,
ненаглядный мой.

Я тобой перетоскую,-
переворошу,
по тебе перетолкую,
что в себе ношу.

До небес и бездн достану,
время торопя.
И совсем твоею стану -
только без тебя.

Мой товарищ стародавний,
суд мой и судьба,
я тобой перестрадаю,
чтоб найти себя.
Я узнаю цену раю,
ад вкусив в раю.
Я тобой переиграю
молодость свою.

Переходы, перегрузки,
долгий путь домой...
Вспоминай меня без грусти,
ненаглядный мой.
 
* * * 
...Ну и не надо.
	Ну и простимся.
Руки в пространство протянуты слепо.
Как мы от этой муки проспимся?
Холодно справа.
Холодно слева.
Пусто.

Звени,
 дорогой колокольчик,
век девятнадцатый,-
снегом пыли!
Что ж это с нами случилось такое?
Что это?
Просто любовь.
До петли.
До ничего.

Так смешно и всецело.
Там мы,
в наивнейшей той старине.
Милый мой мальчик, дитя из лицея,
мы - из убитых на странной войне,
где победители -
бедные люди, -
о, в победителях не окажись!-
где победитель сам себя судит
целую жизнь,
целую жизнь.

* * *
Становлюсь я спокойной.
А это ли просто?

Мне всегда не хватало
баскетбольного роста.
Не хватало косы.
Не хватало красы.
Не хватало на кофточки и на часы.
Не хватало товарища,
чтоб провожал,
чтоб в подъезде
за варежку
подержал.
Долго замуж не брали -
не хватало загадочности.
Брать не брали,
а врали
о морали,
порядочности.
Мне о радости
радио
звонко болтало,
лопотало...
А мне всё равно
не хватало.
Не хватало мне марта,
потеплевшего тало,
доброты и доверия
мне не хватало.
Не хватало,
как влаги земле обожженной,
не хватало мне
истины обнажённой.
О бездарный разлад
между делом и словом!
Ты, разлад, как разврат:
с кем повёлся - тот сломан.
Рубишь грубо, под корень.
Сколько душ ты повыбил!
Становлюсь я спокойной -
я сделала выбор.
Стал рассветом рассвет,
а закат стал закатом...
Наши души ничто
не расщепит, как атом.

* * *
Кто победит в нелепом этом споре?
Кто разрешит для нас с тобой его?
Не стоишь ты моей прекрасной боли,
я холода не стою твоего.
Нам друг для друга суждено остаться:
мне - слабостью, немыслимой в борьбе,
и бесполезной, если разобраться,
бездушной, скучной силою - тебе.

* * *
Было плохо. Другу позвонила.
Друг не отозвался на звонок.
Улица молчание хранила.
Каждый дом был тих и одинок.
Нет и почтальона даже... Как мне,
как вернуть мне мир счастливый мой?
И пришлось по крохотке, по капле
всё собрать и вновь сложить самой.

* * *
Нет личной жизни,
от прочих отличной,
личной,
первичной...
Ах: аналитики - всё о политике!
Нет жизни личной.
Сердце не тянет,
быть уже хочет
просто копилкой.
И не заглянет
кто-то с цветочком
или с бутылкой.
Нет личной жизни!
Больше не светит
в мощном и малом.
Нет личной жизни.
А у соседей -
прямо навалом!
Я их, должно быть, возненавижу.
Озноб по коже!
Я поцелуи сквозь стену слышу.
Но всхлипы - тоже...
Стала учёней
и защищенной
в мире фальшивом.
Может, и чёрт с ней,
пустой, никчёмной
личной жизнью?!
Но всё клокочет,
закатом прочит,
чем стать могли бы.
Ведь поцелуи
всё-таки громче
звучат,
чем всхлипы!
Нет личной жизни.
Вкус потеряла
к цели движенья.
Нет личной жизни!
Смотрю сериалы...
Жду продолженья.

* * *
В море горя и любви,
больше не в долгу,
я сжигала корабли -
и опять сожгу.
Корабли твои, мои...
Но когда я жгла,
было больше, чем любви,
света и тепла.
Неосуществленные надежды!
Вы - как устаревшие одежды.
Возвратимся ль к вам мы?! И когда?
Если б поняла, еще девчонка, -
свет ваш лишь морочит обреченно, -
тратила бы страстно, увлеченно
столько сердца, воли и труда?!
Но не то меня томит и гложет...
Мир на этом и стоит, быть может,
что умеем верить просто так.
Человек прекрасно безоружен
перед тем, чему он сам не нужен,
ну а он отдаст всю жизнь, всю душу
за ветрами взвитый этот стяг!
Неосуществленные надежды!
Сбудьтесь хоть бы в чем-нибудь утешно!
И тогда не жалко ничего.
Вот опять счастливая, слепая,
в неосуществимое влипаю,
смелым сердцем стену прошибаю
и все также не щажу его!